Часть 1
Проснувшись утром, я увидел, что мы приехали в Свердловск.
Военнопленные быстро сбегали на вокзал и, прибежав, сообщили, что нужно здесь высаживаться, получить пропуск и продукты. Все моментально собрали свои вещи и повыскакали из теплушек. Не отставал от них и я, у меня ничего не было, кроме того, что было на себе.
Придя к вокзалу, мы выстроились в очередь за получением пропуска у коменданта. Очередь становилась меньше и меньше, и чтобы узнать, сколько ещё стоит за мной, я оглянулся и заметил стоявшего и смотревшего на меня однодеревенца (из Юсьвы) – офицера Ивана Сторожева.
– Опять попал, чорт возьми, – подумал я, так как был уверен, что он сейчас меня пригласит к коменданту. Но он ко мне не подошёл, а зашёл к коменданту и, вероятно, сказал ему мои приметы, чтобы задержать [67] меня. И когда подходила моя очередь, я не знал, что мне делать, заходить к коменданту или нет?
Боялся этого офицера за то, что я с его отца когда то взыскал контрибуцию, национализировал два дома, лавку, кожзавод. И когда заходили товарищи к коменданту, я старался рассмотреть, есть он там или нет, но его там не видно было, и я решит зайти, надеясь, что меня Сторожев не узнает, да к тому же пропуск нужен, без него зайцем не проедешь.
Подошёл я к коменданту последним. Посмотрел он на меня с ног до головы, спросил, что мне нужно. Отдавая пропуск, я сказал, что мне нужно его заменить.
– А ты кто такой? – спросил он меня.
– Военнопленный, возвращаюсь на родину из Австрии.
– Был или нет ты в Усольском уезде?
– Нет, не был.
Комендант, взяв мой пропуск, велел мне обождать, а сам, очевидно, вышел за Сторожевым.
Дело принимало плохой оборот, так как я был уверен, что Сторожев меня выдаст, и я решил было выскочить из комнаты, но рядом стоящий унтер-офицер отодрал пропуск, спросил мою фамилию и, быстро черкнув на новом пропуске – "Щербинин", подал и сказал:
– Беги, а то тебя сейчас поймают…
Я моментально очутился на путях и побежал, не зная куда. Встретив своих знакомых военнопленных, пошёл с ними за получением продуктов на питательный пункт.
В помещение за получением талонов пропускал часовой по 10 человек. Зашёл в помещение и я в числе 10 человек, где офицер нам предложил выстроиться и приготовить документы для проверки. Как быть – так как у меня документов не было. Я решил было выйти обратно, но не тут то было, часовой у меня потребовал талон, иначе, говорит, не пропущу. Как я не старался ему доказать, что на меня получен талон земляком, и у него, мол, мои документы, но часовой не пропустил, а предложил мне зайти обратно, угрожая в противном случае крикнуть караульного начальника. И я вынужден был зайти обратно и снова стать на левый фланг.
На моё счастье офицер всё ещё продолжал сидеть и писать, значит, не заметил моего отсутствия. Немного погодя, он встал со стула, пошатываясь, [68] так как был пьян, подошёл к правофланговому и, лыбая, начал просматривать документы. Проверив у пяти человек документы, окликнутый сзади делопроизводителем, офицер повернулся к нему и начал что то говорить, а я в это время перешел с левого фланга на правый.
Через некоторое время офицер проверил и у остальных документы, а за тем подошёл к столу и выдал мне талоны первому.
Получив талоны, я поспешил выскочить на двор. При пред"явлении талонов часовой сказал:
– Вот и хорошо, что получил, а то я уже подумал, что у тебя нет документов. Без документов мы всех отправляем в тюрьму, так как только коммунисты их не имеют, которые как военнопленные хотят пробраться в Сибирь.
После того, как я "провёл" часового, вышел на двор, понял, что я снова попадался в ловушку и чуть было не пропал, а потому решил больше не лезть никуда.
Встретив военнопленного, того, что выручил меня в Чусовой, я отдал ему свои талоны на продукты и просил получить за меня, что он и сделал.
После этого нас вскоре по пропускам посадили в вагоны-теплушки и повезли на Тюмень и Сибирь.
После Екатеринбурга я уже больше не попадал в такой просак. Да и здесь уж чувствовал себя свободнее, так как чем дальше в Сибирь, тем меньше "знакомых", которые бы могли меня выдать.
А когда проехали Омск, то уже вступил в споры с военнопленными, защищая советскую власть, доказывая, что Колчак долго продержаться не может.
Во время спора один из военнопленных, рассердившись на меня, сказал мне, что я не военнопленный, а большевик. Этот военнопленный по фамилии Баяндин был из той же деревни, в которой жил и мой дедушка, куда и я ехал, т.е. из Можарки Минусинского уезда. Но я ему и вида не подал, откуда и куда еду, и только впоследствии, когда уже в Ачинске получил документы, тогда только сказал ему, что еду в Минусинский уезд. Впоследствии я с ним встречался в Можарке и был даже у него на дому. А старший его брат Дмитрий впоследствии был у меня в отряде, командовал ротой и взводом.
Не доезжая до Ачинска, на одной из станций к нам в теплушку зашло несколько рабочих, ехавших в отпуск на рождественские каникулы с Анжерских угольных копей. Один из рабочих присел ко мне на верхние нары и начал [69] расспрашивать меня о Красной армии, о положении в Советской республике.
Видя, что рабочий интересуется не спроста, я безбоязненно начал рассказывать.
Выслушав меня, рабочий со своей стороны начат рисовать тяжёлое положение рабочих Анжерских и Сунженских копей и в заключение сказал:
– Вот, если бы нашёлся у нас хороший руководитель, то мы бы выступили против Колчака. Но, к сожалению, такого у нас нет. Хорошо было бы, если бы ты, товарищ, приехал к нам…
Я задал ему вопрос:
– За кого ты меня считаешь?
– Хоть вы и сказались мне военнопленным, но почему то мне не верится, вы скорей всего едите для работы в тыл Колчака от коммунистической организации. А хорошо бы было, если бы вы приехали к нам на копи, так как нам, рабочим, уж житья не стало от проклятых палачей: что ни день, то новые аресты, мало того и расстрелы.
Несмотря на то, что рабочий говорил от чистой души, я всё же ему признаваться не рискнул и заверял его, что я действительно военнопленный, пробираюсь на родину из Австрии.
На одной из станций этот рабочий выскочил. Я несколько струхнул, подумав, что как бы он меня не выдал, как бы он не оказался шпиком и решил за ним проследить, куда он пойдёт, но он подошёл к торговкам, купил порядочный кусок мяса и хлеба и с ним заскочил обратно в теплушку, и, передавая эту покупку мне, сказал:
– Вот вам, дорогой товарищ, это пригодится, а я всё же не верю вам, что вы военнопленный; вы просто скрываете, не хотите признаться, боясь меня, но тем не менее я вас благодарю, что вы информировали меня о Советской власти и Красной армии, которой мы ждём прихода, и попрощавшись со мной, ещё просил приехать на копи для создания организации и сам вышел уже при отходе поезда из теплушки.
Таким образом я доехал до станции Ачинск, где мы утречком рано пошли пешком в город, как раз накануне Рождества, и явились к воинскому начальнику, где нас пропустили через офицерскую комиссию, которая каждого в отдельности тщательно опрашивала – где был в плену, когда попал, что делается у красных в тылу, о состоянии красной армии, об отношении рабочих и крестьян к советской власти и т.д. На все вопросы я отвечал по заранее обдуманному плану так ловко, что ни у одного офицера не могло явиться сомнения в том, что я коммунист, а не военно-[70]пленный германской войны, а на последние вопросы, отвечая, врал, что только мне вздумается, ругая коммунистов с тем, чтобы порадовать слушающих меня господ офицеров в количестве семи человек, сам думая: "Глупцы, глупцы…"
Таким образом из за этой комиссии нас продержали целый день, а потом только под вечер выдали документы, а так как я оказался младшим унтер-офицером, то документы мне выдали как старшему – на 6 человек литер и открытый лист, по которому мы могли бы брать подводы по пороге в сёлах и пробираться до города Минусинска.
Благодаря тому, что нас продержали до вечера, мы не успели получить из хозчасти путевое довольствие, в силу чего должны были прожить в Ачинске ещё два дня, и только на третий день я получил 44 рубля денег колчаковских – это суточные.
Остановившись на пересыльном пункте в первый день Рождества, мы двое с тем же военнопленным, который выручил меня на станции Чусовой, пошли к его знакомому гражданину г.Ачинска – Рябову, который был с ним вместе в плену, но бежал оттуда.
Придя к нему, нас здесь покормили обедом и напоили чаем со свежими сибирскими шаньгами, а на завтра, так как не было у нас с ним хлеба, мы решили сходить в дом-другой с тем, чтобы попросить, не стесняясь того, что если бы пришлось помянуть Христа. Таким образом обойдя несколько домов, набрали хлеба, которого хватило мне на три дня. На третий день Рождества я получил суточные деньги 44 рубля и литер на бесплатный проезд от ст.Ачинск до ст.Гладени по Минусинской ветке и постарайся поспешить на станцию.
По приходе на станцию, получив шесть билетов по литеру и не дождавшись своих товарищей, я вынужден был с шестью билетами ехать один, так как они, очевидно, остались от меня в городе, и с тех пор я из них никого не видел, кроме Баяндина, с которым спорил в вагоне дорогой относительно советской власти, где я защищал советскую власть, а он колчаковскую, и ещё Бахарева; у того и другого я побывал в гостях.
Таким образом, на станцию Гладени я приехал один и вылез из вагона, думая, что может быть кто нибудь ещё приехал в другом вагоне, старался обождать, когда все вылезут, и посмотреть на них, но, к сожалению, из них никого не было. И только было направился идти в земскую управу с тем, чтобы потребовать подводу по [71] открытому листу, оглянувшись назад, пять молодых колчаковских солдат, подошёл к ним и спросил, куда они следуют. Они сказали, что едут в отпуск, тогда я спросил, есть ли у них документы, они мне сказали, что без документов, так как поехали домой специально за сухарями. Видя, что это дезертиры, я им сказал, что если кому по пути, то поедем, т.е. со мной, я вас увезу на готовых подводах по открытому листу. Последние с радостью согласились, и я им сказал, что если в случае кого спросят, называться такими то фамилиями, которые были указаны в открытом листе у меня. Таким образом, пошли, получили подводы и поехали в город Минусинск на готовых с ними подводах, меняя последние на каждом стане.
Дорогой я их старался убедить, чтобы они в армию Колчака больше не возвращались, а скрывались дома. Последние, не доезжая до города Минусинска вёрст 70, попрощались со мной, поблагодарили меня за то, что я их провез и сказали, что они больше Колчаку не служаки. Ещё просили меня заехать к ним в гости, но я отказался и поехал один.
По приезде в город Минусинск, как раз в новый год, по примеру Ачинскому, я сходил в дом-другой попросить хлеба и, переночевав на пересыльном пункте, на завтра явился к военному начальнику, где меня снова подвергли опросу по примеру Ачинска, а затем выдали проходное свидетельство за №78, которое у меня и сейчас хранится в личных делах.
Получив суточных 11 руб. 70 коп., фуфайку, сапоги, перчатки и открытый лист на право проезда на почтовых подводах, я таким образом поехал в Можарку, до которой от Минусинска 105 вёрст.
Теперь я уже чувствовал себя совсем свободно, уже не боялся, что нарвусь на знакомых, которые могут меня выдать и жалел, что мне не приходится вместе с коммунарами драться против белых. Там бы я мог принести большую пользу. Я решил во что бы то ни стало организовать партизанский отряд и выступить против белых.
Подбадривая себя этой мыслью, я думал в этом глухом углу взяться за работу. Таким образом я доехал до Можарки, где живут переселенцы-пермяки одной со мной волости. Я думал найти дядю, который уехал лет десять тому назад, до революции, и у него пока жить.
Из деревни Жербатиха меня повёз бедняк крестьянин в Можарку, а так как у меня в Можарке никого знакомых не было, то ямщик завёз меня к своим родственникам – Дмитрию Сторожеву, тоже переселенцу-пермяку. [72]
Здесь, конечно, начались расспросы, откуда я и кто такой. Старик сам, не слезая с печи, расспрашивал меня, и когда я сказал, что я родиной юсьвенец-пермяк, то этот старик привскочил с места и с радости начал засыпать меня вопросами:
– Чей ты там будешь?
Я ему сказал, что Тихона Дмитриевича сын.
– А, это Федюнина? (прозвище старика).
– Да, – отвечаю ему.
– Да я ведь, – говорит, – хорошо знаю вашего отца Тихона Дмитриевича, он весьма славный человек и хороший мой товарищ был, мы с ним гостились раньше.
И спустившись с печи, начал меня угощать вместе со своим зятем, т.е. моим ямщиком. Узнав о том, что я вернулся из плена, он у меня спросил:
– Не видал ли моего сынка Тихона там? Он тоже попал в плен и теперь вот уж сколько лет от него нет никаких сведений.
Здесь же я узнал, где живет мой дядя – Иван Семёнович Щербинин.
Переночевал. На завтра утром их сноха, т.е. жена сына, запрягла лошадь и повезла меня к дяде в д.Мишинку, до которой было вёрст 12.
Живут в этой деревне исключительно переселенцы-пермяки, юсьвенцы, тоже переселившиеся лет десять тому назад до революции.
По приезде в деревню я зашёл в помещение дяди, где увидел сестрёнку Таню, которая росла со мной и уехала от меня девочкой лет 7-8, а тут уже была невестой, увидел свою тетю, сестру отца и сказал:
– Здравствуйте.
Таня узнала меня, но подойти ко мне не решалась, подошла к тёте и сказала:
– Мама, Серёжа приехал, видно.
Я в это время подошёл к ним поближе и сказал:
– Здорово, тетя и Таня, что, не узнали?
Тогда тётка спросила меня:
– Серёжа, это ты?
Я сказал ей, что – да.
– Как ты, батюшка, попал сюды? – сама подошла и заплакала.
Поздоровались и расцеловались. У меня тоже покатились слёзы с радости и от обиды от перенесённых мытарств, но я всё же сдержал самого себя и спросил:
– Где дядя? [73]
Таня сказал, что он ушёл молотить к свату Ефиму и сама, одевшись, побежала за ним.
Вскоре явился сам дядя, который за десять лет тоже постарел.
Поздоровавшись со мной, он стал спрашивать, как я попал к ним, что делается лома, все ли живы. Я ему сначала тоже сказал, что еду из плена, и таким образом я очутился в кругу своих родных.
Часика через три-четыре сошлись все мужики-пермяки к дяде, желая увидеть меня, снова подвергли меня опросу, и я оказался в весьма неловком положении, так как многие меня знали, правда, ещё мальчиком, но всё же знали, что я сын Тихона Дмитриевича Баталова, а в документах у меня указано, что Щербинин.
Так как они меня знают, как Баталова, я начал опасаться, что где нибудь проговорятся и этим самым выдадут меня, благодаря чему я стал не рад тому, что они меня знают.
В конце концов, я вынужден был сознаться дяде в том, что я не военнопленный, а попал в плен к Колчаку и бежал сюда из под расстрела, так как был военным комиссаром, и с ним вместе стал искать выхода из положения.
Дядя мой внимательно слушал меня, сам выкуривал трубку за трубкой, видно было, что он нервничал и отчасти стал не рад своему гостю-племяннику.
Видя, что он после моих сообщений несколько нервничал, менялся в лице, дабы подбодрить его, я сказал ему:
– Дядя, духом не падай, всё равно не пропадем, а если и пропадём, то не в убыток, и в случае чего, если уж будет невозможно жить мне, то я от вас подамся куда нибудь.
Посоветовавшись с ним, пришли к заключению, что нужно предупредить мишинских мужиков о том, чтобы они не разболтались, а от некоторых скрыть совсем, чтобы они просто считали меня как возвратившегося из австрийского плена.
После этой беседы я спросил дядю – не знает ли он поблизости кого нибудь из большевиков. Он сказал мне, что спросить надо у Ефима Матвеевича Исакова, он больше знает. Пригласили его, и ему пришлось сознатся, кто я и как сюда попал. Этот меня успокаивал, что нечего бояться, а так как я решил связаться кое с кем, чтобы начать работу, то я начал его спрашивать – не знает ли он кого либо из большевиков. Последний мне сообщил, что не знает точно, но слыхал, что есть вот такие на Имисе – братья Шевелёвы, это их прозвище, а по фамилии они Евдокимовы, [74] с которыми близко знаком здешний мишинский Самуил Яковлевич и через него можно познакомиться с ними, если я желаю.
После этого я и решил познакомиться с Самуилом Яковлевичем (тоже пермяк).
В Крещенье я с Ефимом Матвеевичем с"ездил в Можарку, но так как время было праздничное, мне много не удалось, только кое с кем познакомился, после чего вернулся в Мишинку.
Тем не менее, в Можарке, в доме Истомина, мы собирались человек до десяти, среди которых я агитнул. Ребята все сочувствуют советской власти, и с тех пор я стал изредка кое с кем из них встречаться.
Вернувшись в Мишинку, я познакомился с Самуилом Яковлевичем, признался и ему, как попал сюда к ним и что думаю делать, просил его, чтобы он познакомил меня с другими товарищами, с которыми бы я мог связаться и повести работу.
Последний мне сообщил, что у него есть знакомые братья Евдокимовы, которые сочувствуют большевикам, и их у нас все считают большевиками. Последние, правда, в партии не состояли, но сочувствовали большевикам и были сторонниками советской власти, за что их уже казаки начинали преследовать, неоднократно производили обыски. Может быть их арестовали бы, но они своевременно предупреждались своим дядей Егором Шевелёвым, бывшим торговцем, который поддерживал хорошие взаимоотношения с казаками и милицией, и от которых он узнавал их намерения и передавал своим племянникам Ивану и Петру Дмитриевичам, которые, узнав о предстоящем своём аресте, заблаговременно удирали из дому. Вот при таких то обстоятельствах они бывали неоднократно в д. Мишкине у Самуила Яковлевича, у которого, прожив некоторое время, уезжали обратно домой и снова продолжали жить. Во многом им содействовал имисский местный милиционер Вилесов Тимофей.
Вот в одно время мы с Самуилом Яковлевичем поехали к ним в Имис. По приезде зашли к Петру Дмитриевичу, которому меня Самуил Яковлевич представил тем самым, кем я и являлся. Последний послал за своим братом Иваном Дмитриевичем, который быстро пришёл и со мной познакомился.
Побеседовав с ними продолжительное время, я признался им, кто я и как сюда попал, а потом сказал, что намерен здесь создать организацию и выступить против Колчака.
Они согласились со мной взяться за организацию и указали на ряд [75] трудностей, которые мешают и будут мешать нашей работе.
Особенно они указывали, что сразу отряд не организовать, нужно убедить и воспитать людей, а потом и на то, что слишком мало оружия, и, по их мнению, возможно и целесообразнее выступить летом, а теперь вести усиленную подготовку. Боялись за свои семьи, над которыми в случае выступления белые могут издеваться, и за свои хозяйства. Нужно заметить, что они жили чуть ли не лучше всех на селе.
Вот с этого дня мы решили взяться за работу, связавшись со всеми теми, кто может быть нашим человеком, как то, с покровскими, можаровскими, михайловскими ребятами.
Я, по приезде обратно в Мишинку, начал похаживать в деревне к пермякам, пить с ними бражку и стараться настроить их на свой лад, а потом провёл и общее собрание митинских пермяков, где было до 30 человек, где я уже как следует поагитировал и, обрисовав положение советской власти и колчаковской, убеждал их выступить. Последние соглашались хоть сейчас, лишь бы только было оружие. Пробыв январь и февраль месяцы здесь, я продолжал работу и моя агитация дала положительные результаты: пермяки-крестьяне уже целиком были наши.
Я здесь убедился, что Мишинка – наша, советская деревня. Здесь мы уже открыто ругали Колчака и его власть, не боялись того, что кто нибудь донесёт казакам, словно здесь, в Мишинке, уже советская власть, чувствовалась свобода.
Я послал одного молодого парня, грамотного Андрея Рачева поступить на должность переписчика в Имисскую волостную земскую управу, чтобы он всё, что услышит, передавал бы мне. Через него и поддерживал связь с Евдокимовыми и другими товарищами.
Этот же Рачев доставлял мне газеты белогвардейские, по которым я следил о борьбе красной армии с белогвардейщиной. Много врали в них, но, тем не менее, мало-мальски разбирающийся в политике человек мог сделать правильный вывод. Я ежедневно информировал о положении на фронте митинских мужичков.
Потом этот же Рачев "свиснул", т.е. выкрал, несколько паспортных бланок и снабдил ими меня, часть их хранится ещё и сейчас у меня. Я заполнил себе паспортную бланку, которой я тогда кой где в сёлах и деревнях пользовался как Щербинин.
В связи с моим появлением и начатой работой быстро разнеслась весть о том, что здесь организуется отряд, в Мишинке, с целью выступления [76] против власти и что есть руководитель этой работы – Баталов.
Узнали об этом и казаки, которые то и дело присылали свои отряды, сначала, правда, небольшие в Имис, но по заверению милиционера Вилесова, что здесь, в его волости, всё спокойно, никакого Баталова нет и не появлялся, а если появится, то он его словит быстро сам, эти казаки возвращались обратно.
Правда, я избегал встречи с этим милиционером, несмотря на то, что он тоже пермяк. Дело в том, что он узнал о моём приезде и знал из писем своего племянника из Юсьвы о мне, что Баталов Серёжа ранил его отца и превратил в калеку, обобрал всех купцов.
Это он описывал мою работу в Пермяцком крае, где мне пришлось разогнать кулаков до 600 человек, собиравшихся убить меня и разгромить ячейку ВКП (б). Благодаря привезённым мною винтовкам, мы их разогнали и во время перестрелки ранили в ногу Вилесова, который был раньше полицейским урядником и был большим сторонником разгрома парторганизации.
Несмотря на это милиционер Вилесов по отношению нас ничего не предпринимал и этим самым покровительствовал нам.
Всё же так спокойно в Мишинке нам не пришлось жить долго, так как Колчаковская контр-разведка в Минусинске поучила с моей родины фотографическую карточку.
Вскоре после этого посланные белыми шпики своё дело сделали, т.е. моё пребывание в Мишинке и работу раскрыли и сообщили куда следует, а последние, узнав об этом, решили принять срочные меры к поимке меня и ликвидации организации.
Об их намерениях, о высылке отряда в Мишинку, узнал дядя Евдокимовых, Егор Шевелёв, и сообщил им, чтобы они скрылись.
4-го марта братья Евдокимовы приехали ко мне, сообщили эту историю и обсудили этот вопрос, и решили удрать вёрст за сто в тайгу, где есть деревушка под названием Шиндринская заимка, которая стояла на устье реки Шиндры, впадающей в реку Кизир.
Взяв лошадей у Ефима Матвеевича и Петра Хорошева, предупредив пермяков не сознаваться, что мы были, и не говорить, куда мы скрылись, сами двинулись на Шиндру.
Как только стемнело, доехали по деревни Мульги. Здесь сменили лошадей, забрали заготовленные заблаговременно продукты, сухари и т.д. и двинулись вперёд. В пути проехали на Коспу, с Коспы свернули по Кизиру вправо, приехали на Шинду. [77]
Уже рассветало, когда мы начали под"езжать к заимке.
На лай собаки вышли и встретили нас два брата Рыжковы Андрей и Абросим, первый в 1918 г. был членом Ачинского Совдепа и спасся от палачей бегством. Мы в этой деревушке расположились, как дома, и снова зажили спокойно, как в своей республике, так как здесь все были на нашей стороне.
Таким образом, благодаря своевременному предупреждению, нам удалось заблаговременно скрыться, и карательный отряд во главе с офицером Зининым приехал в село Имис, а потом и в Мишинку, уже поздно, ни Баталова, ни Евдокимовых там не было.
Произведя обыск в этих деревнях, нагнав холоду, выпоров кой кого, поставили свою милицию, насадили ряд шпиков, организовали дружины в окружных деревнях и сёлах, обязав круговой порукой всех ловить нас, а если кто будет скрывать, обещали сжечь целиком всю деревню и расстрелять виновных.
После этого, арестовав милиционера Вилесова, отряд выехал обратно и частенько навещал после этого Зинин Имис и Мишинку, не давая покоя мужикам, заставляя нервничать. Настроение у них сменилось сразу в сторону пассивности и подавленности.
Мы же продолжали жить в этой Шиндинской заимке, куда к нам приехали ещё два товарища: Дейкин Фёдор и Ларин, и присоединились здесь к нам Рыжков Арсений и Тарчевский Илья, всего нас здесь оказалось уже 7 чел., оружия было 4 трёхлинейных винтовки, два нагана и ещё несколько дробовых бердан.
Изредка получали кой какие сведения из Мишинки и Имиса.
Здесь мы зачастую горячо спорили. Я настаивал на том, чтобы выступить уже с этим количеством и кое что проделать, но остальные товарищи предлагали дождаться лета, а для того, чтобы время шло быстрей, ходить на охоту, соболей ловить, лосей, бить разную птицу. Здесь в тайге много разного зверя.
Дейкин женился тут же на дочери Марии Михайловны, а Ларин связался с хозяйкой квартиры, где мы стояли, и на этой почве поссорился с хозяином дома и однажды, будучи выпивши, убил этого хозяина, но так как он впоследствии осознал, что товарищу не стали его из за этого уважать, уехал от нас и его больше не видали. [78]
Таким образом мы прожили уже с месяц и в конце концов убедили товарищей выехать поближе к деревням с тем, чтобы взяться за работу по созданию отряда и выступить немедленно.
Часть 3